Залетела я, птица вольная, в сети тонкие и незримые.
Крылья сломаны, перья выдраны, а на шее удавка болтается.
Это как же теперь получается, даже вскрикнуть нельзя, всё мимо.
А кругом улыбаются мило…
Капли крови стекают, сгущаются. Всё стервятники прибывают,
наклюются и улетают, а надежды из клетки выбраться удивительно
быстро тают.
Белый день превращается в сумрак, лишь теплится закат свечёй
неугасающей и продлевается надеждой горькой. А там, у горизонта –
кромка, дающая тепло ладони. И пусть меня никто не тронет ни словом,
и не взглядом. За ярким угасающим нарядом есть миг, когда и день давно
поник, но капелька свисает с лепестка и шепчет, - «ты держись пока.»
И день угас. Я не смыкала глаз. И на рассвете, я распознала нити эти
за болью нити связаны любовью.
Крылья сломаны, перья выдраны, а на шее удавка болтается.
Это как же теперь получается, даже вскрикнуть нельзя, всё мимо.
А кругом улыбаются мило…
Капли крови стекают, сгущаются. Всё стервятники прибывают,
наклюются и улетают, а надежды из клетки выбраться удивительно
быстро тают.
Белый день превращается в сумрак, лишь теплится закат свечёй
неугасающей и продлевается надеждой горькой. А там, у горизонта –
кромка, дающая тепло ладони. И пусть меня никто не тронет ни словом,
и не взглядом. За ярким угасающим нарядом есть миг, когда и день давно
поник, но капелька свисает с лепестка и шепчет, - «ты держись пока.»
И день угас. Я не смыкала глаз. И на рассвете, я распознала нити эти
за болью нити связаны любовью.